Идеология вашингтонского консенсуса отличается. Вашингтонский консенсус: принципы, идеи, результаты. Вашингтонский консенсус — что это

Если бы “принцип максимальной предосторожности” имел бы хождение в области экономической политики, защитники неолиберализма сидели бы на безработице в связи с методами лечения, оборачивающимися бедствием для тех, кто – по своей ли воле или же подневольно – их применяет. Список реформ, которым вынуждены были подвергнуться по приказу МВФ и Всемирного банка столь различные страны как Индонезия, Бразилия или же Россия, известен под названием “Вашингтонского консенсуса”. “Консенсус”, авторы которого постоянно ловятся на ошибках.

Соображения о том, как сделать ту или иную страну процветающей, всегда отличались капризным характером. С этой точки зрения, прошедшее десятилетие не отличалось от предыдущих по тому разнообразию и непостоянству экономических рецептов, которые в разное время пользовались благосклонностью университетских профессоров, влиятельных политических деятелей и наиболее информированных слоев населения в мире. Но его отличительная черта определяется предполагаемым существованием единодушного согласия по политике, которую следует проводить бедным странам для того, чтобы стать богаче. Эта иллюзия во многом обязана своим существованием удивительной популярности выражения “Вашингтонский консенсус”, употребленного в 1989 году экономистом Джоном Уильямсоном (John Williamson) для обозначения своих шести рекомендаций, предназначенных для использования государствами, желавшими реформировать свою экономику (1), и оказавшими на них в дальнейшем огромное влияние, даже будучи истолкованы и осуществлены весьма по разному в зависимости от конкретной ситуации на месте.

Джон Уильямсон приложил все силы, чтобы уточнить, что именно имел он в виду при формулировании своих рекомендаций, подправить неверные толкования и разъяснить тонкости их концептуальных рамок. Ничего не помогло. Выражение “Вашингтонский консенсус” стало существовать независимо, превратившись в международную торговую марку, известную и используемую отдельно от заявлений и даже от своего изначального содержания. Почему столь затертое построение стало так известно?

Во-первых, возможно, потому, что оно было выдвинуто в конце 80-х годов, в момент крушения советской системы. Разочарование социалистическими идеями и централизованным планированием создало срочную и всеобщую потребность в альтернативной системе организации экономической и политической жизни. Вашингтонский консенсус стал временной и плохо приспособленной заменой глобальным идеологическим рамкам, от которых зависели до сих пор миллионы людей при формировании своего мнения о национальных и международных делах, в оценке государственных дел и даже при определении некоторых сторон их повседневной жизни.

Его влияние было тем более сильным, что он представлялся, как нечто вполне определенное, существование которого никем не ставится под вопрос (“консенсус”), выступал за вполне определенные направления работы, был направлен на достижение четко очерченных задач и имел своей отправной точкой Вашингтон, столицу империи-победителя. И если бы этого оказалось недостаточно, то уж окончательно сделало неотразимым такого рода идеологическую продукцию решение Всемирного банка и Международного Валютного Фонда подчинить выделение своих займов принятию политики, руководствующейся вышеназванным консенсусом. К несчастью, результаты оказались весьма отличными от обещаний ответственных политических деятелей, от надежд населения и от предсказаний разработчиков вышеназванных моделей экономического развития.

В ходе последнего десятилетия политическое руководство стран, подвергнувшихся реформированию, отметило, что определяющая достижение цели планка беспрестанно поднимается и что изменения, которые они по идее должны были провести, становятся все сложнее. Зачастую такие изменения даже оказывались политически невозможными. Опасения политиков относились на счет их же невежества, или же недостатка политической воли, в то время как постоянно блуждающие указания Вашингтона и Уолл-Стрит представлялись в виде разумнейших изменений, учитывающих уроки и опыт прошлого. Господствующая доктрина лишь только “эволюционировала”, в то время как сопротивлению реформам клеился ярлык “популизма”.

Эта “эволюция” всегда подчинялась одной и той же схеме. Сначала ширилась мода на разного рода рекомендации, представлявшие некоторое время если не результат консенсуса, то, по меньшей мере, точку зрения влиятельного большинства профессоров американских университетов и крупных ответственных работников Всемирного банка, МВФ, министерства финансов США, творческих коллективов разработчиков, а также авторов передовиц разношерстных изданий. Затем, причем очень скоро, случалось то или иное событие, ставивешее под сомнение обоснованность таковых рекомендаций, а зачастую, задним числом, и вовсе представлявшее их абсурдными. Новые имеющиеся в распоряжении данные свидетельствуют, что в “ уроках ”, извлеченных из предыдущих кризисов, упущен учет одного важного момента (часто резюмироемого в виде всеобъемлющих формулировок типа “ слабости институтов ” или “ коррупции ”), критический характер которого недвусмысленно был выявлен в ходе недавнего кризиса. Вполне естественно, что эти новые сведения делают необходимым проведение дополнительных реформ.

Эволюция официальной мысли оформилась в виде четырех этапов открытий, которые, грубо говоря, следовали друг за другом в следующем хронологическом порядке: открытие экономической ортодоксальности, открытие институтов, открытие глобализации и (повторное) открытие слаборазвитости.

Одним из исторических достижений Вашингтонского консенсуса является то, что он положил конец разделению между экономикой развития и ортодоксальной экономикой. Сегодня может показаться очевидным, что значительный дефицит государственного бюджета и попустительская кредитно-денежно политика питают инфляцию. Тем не менее, эти идеи долго рассматривались рядом развивающихся стран, как одна из форм монетаристской близорукости. Инфляция считалась результатом “ структурных ” условий, таких как неравноправное распределение богатств и доходов. Точно также широко допускался и продолжает в определенной мере оставаться в силе тезис, согласно которому развивающаяся страна не может по настоящему воспользоваться либерализацией торговли и капиталовложений. Вот почему обязанность, вмененная правительствам по снятию всех барьеров на пути импорта, экспорта, капиталовложений и совершении сделок с валютами, полностью противоречит уверенности в том, что развивающиеся страны должны были защищать свою экономику.

Долговой кризис 80-х годов и окончание холодной войны помешали правительствам продолжить осуществление их экономической политики, не основывающейся на ортодоксальных макроэкономических принципах. Перед рядом развивающихся стран не было никакого другого выбора кроме перехода под кавдинское ярмо Вашингтонского консенсуса и принятия того, что было прозвано в то время “ реструктуризацией ”. Им надо было разрушить свои протекционистские структуры, прежде всего, если речь шла о сильно задолжавших странах, безнадежно пытавшихся добиться передышки в выполнении своих финансовых обязательств. Отныне вопрос стоял о срочном сокращении бюджетного дефицита и дефицита торгового баланса, а не об определении того, какая еще новая отрасль промышленности станет “ приоритетной для государства ”, защищаемой и дотируемой им. За проектами расширения гос. предприятий (ставшего невозможным в результате принятия мер по ужесточению налоговой политики) последовали споры о выборе предприятий, подпадающих под приватизацию. Руководители, до сих пор никогда не слышавшие о долгосрочных обязательствах, вынуждены были в последний момент попытаться понять, как скажется обмен долгов на акции для казны и насколько это связано с потоками портфельных инвестиций.

Во многих странах либеральные реформы положительно сказались на стабильности цен и, в некоторых случаях, на росте экономики. Но очень скоро выяснилось, что магия ортодоксальной макроэкономики имеет свои границы, особенно, когда речь идет о поисках путей обеспечения справедливого и терпимого роста.

И ни слова о глобализации.

Первого января 1994 года вошел в силу договор о свободе торговых обменов между странами Северной Америки (Alena). В этот же день Запатистская армия национального освобождения поднялась в районе Чиапас (Chiapas) на вооруженную борьбу с правительством Мексики, застигнув врасплох президента Карлоса Салинаса и весь остальной мир, блаженно разинувший рот от восхищения перед успехом либеральных реформ, предпринятых в Мексике.

Подвергнутые же реформам страны вдруг обнаружили, что экономический рост не так уж и важен, если в больницах не хватает лекарств, и что эйфория на фондовой бирже может быть очень опасна, если местное учреждение, выполняющее те же функции, что и Комиссия по отслеживанию биржевых операций с ценными бумагами (Security and Exchanges Commission - COB) в США или же Комиссия по биржевым операциям (Commission de operations de Bourse - COB) во Франции, не справляется со своими обязанностями. Выяснилось, что выгодного обменного курса недостаточно для удержания стратегического роста путем экспорта местной продукции, если порты парализованы безалаберностью и взяточничеством, а налоговые реформы лишены всякого смысла, если налоги нельзя собирать.

Снятия ограничений на иностранные инвестиции было далеко недостаточно для того, чтобы сделать ту или иную страну конкурентоспособной в гонке за капиталовложениями: достойная доверия судебная система, хорошо обученная рабочая сила, надежная инфраструктура и связь являются, кроме всего прочего, определяющими факторами при принятии инвесторами долгосрочных решений. Короче, срочно требовались более сильные и эффективные институты власти для того, чтобы дополнить изменения в области макроэкономической политики.

Как только певцы реформ открыли для себя “институты”, стало считаться хорошим тоном ссылаться на них во всех речах и документах. К сожалению, очень мало в них содержалось полезных мыслей то поводу того, как осуществить требуемые институционные изменения.

Верх иронии, Вашингтонский консенсус обошел стороной процесс глобализации. Это упущение не лишено своей прелести, так как устранение препятствий на пути коммерции и инвестиций, ускорившее международную интеграцию в 90-х годах, во многом обязано своим влиянием на ряд развивающихся стран. Если что Вашингтонский консенсус и оказался неспособным дать, так это комплекс мер, позволяющих странам с открывающейся экономикой противостоять последствиям глобализации в различных областях и, прежде всего, в сфере финансов.

Так вот, об истекшем десятилетии будут помнить как о времени периодических финансовых кризисов, не ведавших границ. С 1994 по 1999 годы десять развивающихся стран среднего достатка пережили как минимум по одному крупномасштабному кризису каждая. Эти “случайности” разорили финансовую систему таких государств, привели их банки к краху, аннулировали экономический задел, наработанный за годы болезненных реформ, и вызвали в некоторых случаях тяжкие социальные волнения.

Но главным образом эти повторяющиеся банкротства вызвали великое замешательство в умах теоретиков. Открытость финансовой системы – хорошо это или плохо? Должны ли государства сами устанавливать обменный курс своих национальных валют или же полагаться в этом на рынок? Часто МВФ предписывает в качестве лекарства от кризиса сочетание астрономических процентных ставок и завинчивания гаек в налоговой сфере. Но лечение ли это, или же, напротив, отрава, ослабляющая пациента, отягчающая течение болезни и делающая её еще более трудноизлечимой? Следует ли ликвидировать МВФ или усилить? И таким вот образом мнимый Вашингтонский консенсус скатился к публичной и зачастую злобной сваре между “экспертами”.

В ходе прошлого десятилетия некоторое время поддержание жизнеспособности реформ либерального толка составляло основную заботу зачинателей консенсуса. А теперь уже выживание демократии во многих странах, подверженных реформам, стало предметом их опасений. Все острее осознается опасность, которую таит в себе международная экономическая обстановка, периодически вызывающая финансовые взрывные волны, уничтожающие за день результаты многолетнего труда.

Смягчение бедности продолжает афишироваться в качестве приоритетной цели, но она должна разделить свет рампы с растущей обеспокоенностью усилением неравенства, воспринимаемого отныне не только как угроза политической стабильности, но также и как главный недостаток в конкурентоспособности на международном рынке.

Президент Всемирного банка, Джеймс Вулфенсон смог утверждать: “Мы не можем принять систему, в которой макроэкономические и финансовые аспекты рассматриваются без принятия во внимание структурных, социальных и гуманитарных аспектов, и наоборот.” Некоторое беспокойство, внушаемое заявлениями г. Вулфенсона, тождественно тому, что впервые было высказано в 40 и 50 годы в теории “экономики развития”. Так это называлось в то время. Только, в отличие от того времени, те же идеи, излагаемые в официальных заявлениях или же документах, должны сейчас предваряться предисловием, напоминающим, что необходимо соблюдение основополагающих макроэкономических принципов.

После этого разъяснения следуют списки ратований: правительства должны быть честными, судебная система - беспристрастной, государственные чиновники - хорошо подготовленными и высокооплачиваемыми, механизмы регулирования – прозрачными. И т.д. и т.п. Загвоздка только в том, что страна, способная соответствовать этим очень жестким критериям, уже является развитой. Таким образом, задача сейчас состоит в том, чтобы извлечь уроки из десятилетий усилий, направленных на обеспечение развития, с тем, чтобы предложить программы, включающие промежуточные этапы и реальные цели. А вот по этому пункту Вашингтонский консенсус безмолвствует.

• МОИЗЭС НАИМ (MOISES NAIM) – главный редактор журнала Форен Полиси (Foreign Policy), Вашингтон.

1. См. “Что понимает Вашингтон под политикой реформ” (" What Washington Means by Policy Feform "), Реструктуризация в Латинской Америке: насколько много сделано (Latin American Adjustmen: How Much Has Happened), под руководством Джона Уильямсона (John Williamson), Институт Международной Экономики (Institute for International Economics), Вашингтон, 1990 г. В этой статье автор высказывается за налоговую дисциплину, за “конкурентоспособный” обменный курс, за либерализацию коммерции, иностранных инвестиций, приватизацию и “дерегламентирование”.

При рассмотрении и определении основных принципов «Вашингтонского консенсуса» прежде всего, имеет смысл дать определение самого термина.

«Вашингтонский консенсус» - это тип макроэкономической политики, который в конце XX века был рекомендован руководством МВФ и Всемирного банка к применению в странах, испытывающих финансовый и экономический кризис. «Вашингтонский консенсус» был сформулирован английским экономистом Джоном Уильямсоном в 1989 году как свод правил экономической политики для стран Латинской Америки. Документ имел целью обозначить отход этих стран от командной модели экономического развития 1960--1970-х годов и принятие ими принципов экономической политики, общих для большинства развитых государств. Речь шла о принципах, которые, по мнению Уильямсона, отражали общую позицию администрации США, главных международных финансовых организаций -- МВФ и Всемирного банка, а также ведущих американских аналитических центров. Их штаб-квартиры находились в Вашингтоне -- отсюда и термин «Вашингтонский консенсус».

Данный документ показывал латиноамериканским странам чёткий путь от их регулируемых авторитарными режимами экономик к либеральной финансово-экономической модели западного типа. В нём речь шла о принципах, которые, по мнению Уильямсона, отражают общую позицию администрации США, главных международных финансовых организаций (МВФ и Всемирного банка), а также ведущих американских аналитических центров. Программа включала набор из 10 основных шагов в сфере экономики, которые необходимо было осуществить любому правительству для построения в стране современной финансовой и экономической системы западного типа.

Основные принципы Вашингтонского консенсуса:

• 1. либерализация (дерегулирование) экономики;
• 2. приватизация государственного сектора экономики:
• 3. усиление фискальной дисциплины (поддержание минимального дефицита бюджета за счёт сокращения социальных программ);
• 4. защита собственности и прав собственников;
• 5. снижение ограничений для прямых иностранных инвестиций;
• 6. свободная конвертация национальной валюты;
• 7. либерализация внешней торговли (в основном за счет снижения ставок импортных пошлин); консенсус экономика кризис
• 8. либерализация финансовых рынков;
• 9. снижение предельных ставок налогов;
• 10. реорганизация структуры бюджетных расходов в сторону приоритетности здравоохранения, образования и инфраструктуры».

Два десятилетия Запад в целом и Соединённые Штаты в частности планомерно и целенаправленно всеми возможными способами и средствами навязывали миру эти 10 главных принципов «Вашингтонского консенсуса». Предложенный план формулировал вполне конкретные правила валютной и налоговой политики, обещая, что отмена госконтроля простимулирует экономический рост. Однако низкая инфляция, высокий экономический рост, слишком свободный и неподконтрольный финансовый рынок не смогли гарантировать никаких позитивных эффектов. Так, в сентябре 2008 года все страны мира потерпели финансово-экономический кризис.

В апреле 2011 г. Доминик Стросс-Кан, глава МВФ, выступил с заявлением, что «Вашингтонский консенсус» «с его упрощенными экономическими представлениями и рецептами рухнул во время кризиса мировой экономики и остался позади». Так как стремление каждой страны достичь низкого бюджетного дефицита, бурного экономического роста, свободного неподконтрольного финансового рынка и либеральных налогов привели к неизбежному мировому экономическому кризису.

На мой взгляд практически все принципы «Вашингтонского консенсуса», не говоря уже про пункт защиты частной собственности, - это рецепт того лишь, как сделать страну инвестиционно-привлекательной, но никак не рецепт того, чтобы построить в стране современную и стабильную финансово-экономическую систему. А мировой финансовый кризис доказал неоправданность и даже пагубность чуть ли не всех этих принципов.

Реальный суверенитет vs. экономика зависимости

После «крымского поворота» российской истории основные персонажи так называемой «несистемной оппозиции» стали не то чтобы крайне непопулярны, а радикально неинтересны. Историю в этот момент делала власть, сконцентрировав в одной точке преимущества стабильности и энергетику трансформации. Тот факт, что спустя три года либеральная фронда играет первым номером, возвращает себе инициативу в формировании повестки дня, не является вызовом власти президента, но является вызовом его лидерству .

Под лидерством я имею в виду не статическое состояние (политический облик президента Путина, его авторитет вполне устойчивы; в некотором смысле, они уже историческая данность), а динамический эффект – способность давать обществу осмысленную перспективу, вести за собой. Иными словами – быть в средоточии исторического процесса, где один успешный «ответ» влечет новый «вызов», и инициатива принадлежит тому, кто берется (не обязательно успешно, но убедительно) разрешить ключевые противоречия своего времени.

Одно из таких противоречий сегодня – это противоречие между демонстрируемым уровнем военно-политического суверенитета страны и моделью зависимого развития в экономической сфере. Подчеркну, речь в данном случае не о желаемом уровне экономического развития (понятно, что все мы хотим быть «богатыми и здоровыми»), а именно о его модели.

Модель зависимого развития – это, коротко говоря, модель тесной интеграции развивающихся стран в миросистему на условиях стран-лидеров. В разные эпохи эти условия могут несколько варьировать. Применительно к реалиям финансовой глобализации конца XX – началаXXIвв. они были сформулированы в принципах так называемого «вашингтонского консенсуса». Жесткая денежно-кредитная политика, либерализация внешней торговли и финансовых рынков, свободный обменный курс национальной валюты, приватизация как панацея и дерегулирование экономики – эти и подобные им правила, сформулированные Джоном Вильямсоном в 1990 г. в статье «Что понимает Вашингтон под политикой реформ», составили макроэкономический кодекс неолиберала применительно к развивающимся рынкам. «Десять заповедей» «вашингтонского консенсуса» – это краткий конспект того, что нужно от нас глобальному капиталу.

Надо сказать, что даже в условиях жесткого санкционного давления финансово-экономический блок правительства приложил все усилия к тому, чтобы эти заповеди соблюдать, что делает нас свидетелями (и, к несчастью, объектом) интересного эксперимента: как хранить верность «вашингтонскому консенсусу» на фоне объявления бессрочной экономической войны со стороны Вашингтона?

Так или иначе, противоречие между геополитическим суверенитетом и экономикой зависимости может разрешиться двояким образом: либо через приведение экономической модели в соответствие с геополитическим статусом либо, напротив, через претворение «экономики зависимости» в «политику зависимости».

На мой взгляд, сегодня это главный параметр политико-идеологического размежевания в правящем слое, не совпадающий с критерием «лояльность» – «оппозиционность».

Понятно, что носителем второго сценария в наиболее явном виде выступает все та же «несистемная оппозиция», но в этом вопросе к ней примыкает значительная и влиятельная часть российской правящей элиты, которая считает «экономику зависимости» безальтернативной, а игры в суверенитет – зашедшими слишком далеко. Возможно, «политику зависимости» она предпочтет выстраивать по сценарию мягкой, а не обвальной десуверенизации, но сам выбор – равнять «геополитику» по «экономике», а не наоборот, – для нее очевиден.

Учитывая компромиссный характер сложившегося в России политического режима, в нем заложено явное стремление уклониться от этого выбора. Политический ресурс президента может оказаться для этого вполне достаточным. Он позволяет выиграть выборы и, возможно, даже обеспечить стабильность на протяжении еще одного срока. Но вопрос в том, чтобы накопившиеся противоречия не разорвали систему по его окончании. И еще – чтобы у общества, как и у самого президента, не было ощущения, что они вместе «отбывают» этот последний срок.

Для этого общество и власть должны быть связаны ощущением миссии, соответствующей текущему историческому моменту. Как и все главные вещи, эта миссия лежит на поверхности: сделать суверенизацию России необратимой . То есть комплексной –подкрепленной на экономическом, социальном, технологическом уровне.

Одно из обстоятельств, мешающих выбору в пользу стратегии комплексного суверенитета , – уверенность в том, что она не может означать ничего иного, кроме построения экономики осажденной крепости. Эта уверенность – ложная, но глубоко укорененная. В этом плане она сродни убеждению, что единственная реальная антикоррупционная альтернатива – «сталинские репрессии».

Альтернативой узкоспециализированной «экономике зависимости» является не полностью автаркическая, а, по выражению Якова Миркина «универсальная экономика», или экономика полного цикла, обеспечивающая себя большей частью номенклатуры товаров конечного потребления и услуг. Это не закрытость от внешних обменов, но преобладание внутренних обменов над внешними – абсолютно естественное для крупных стран.

Примечательно, что год назад на заседании Экономического совета, анонсировав конкуренцию экономических стратегий, президент одновременно призвал к деидеологизации экономической дискуссии. И вполне справедливо: мы сполна испили чашу экономического догматизма как в социалистическом, так и в либерально-рыночном наполнении. Но экономическая политика, как и любая другая, подразумевает выбор не только средств для достижения целей, но и самих целей.

Сегодня основной мировоззренческий вопрос экономической политики и соответственно идеологический нерв дискуссий в этой сфере – это не вопрос баланса между государственным и частным сектором, планом и рынком, «количественным смягчением» и «сжатием». Это вопрос выбора между «разомкнутой экономикой», структура которой производна от ее специализации в мировой торговле (и которая, как следствие, фрагментирована – «порталы» глобального мира в каждой отдельно взятой стране перемежаются с зонами отсталости), и экономикой «страны-системы» (если использовать термин Эдварда Люттвака), ориентированной на сопряженное развитие внутренних социальных групп, отраслей, территорий.

На этот осевой выбор накладываются другие альтернативы в социально-экономической сфере, и их можно вполне наглядно проследить на примере уже упомянутых конкурирующих стратегий. К сожалению, это сравнение обречено быть довольно условным: в отличие от «Стратегии роста» , подготовленной Столыпинским институтом и представленной недавно на Ялтинском экономическом форуме, программа Центра стратегических разработок остается закрытым документом. Тем не менее, дозированные утечки позволяют судить о его направленности.

Прежде всего, стоит отметить наличие определенного набора тем и позиций в общем знаменателе обеих стратегий. Это вопросы судебной реформы и правопорядка, снижение административного давления на бизнес, приоритет развития инфраструктуры, усилия по «цифровизации» экономики и администрирования. Судя по недавнему интервью Алексея Кудрина , в этот общий знаменатель попадает даже умеренное смягчение денежно-кредитной политики.

Тем более показательны имеющиеся на этом фоне разногласия. Принципиальный характер им придает уже упомянутый подспудный выбор между «разомкнутой экономикой» и экономикой «страны-системы».

Например, для «экономики полного цикла» принципиален емкий внутренний рынок. Соответственно, «Стратегия роста» выводит в приоритет генерацию качественных рабочих мест и опережающий рост доходов, а также предлагает политику социального выравнивания (прогрессивный НДФЛ). Алексей Кудрин и системные либералы, напротив, традиционно выступают за экономику «дешевого труда» (в том числе, за счет масштабного импорта рабочей силы) и против прогрессивного налогообложения.

«Стратегия роста» рекомендует на первых этапах модернизации «умеренно-жесткую протекционистскую политику» в духе «толкового тарифа» Витте и Менделеева (высокие пошлины на потребительские товары, низкие – на импорт средств производства). Алексей Кудрин считает , что «мы должны поддерживать и расширять наше участие во всех основных соглашениях» (по контексту, очевидно, имеются в виду соглашения в рамках ВТО), поскольку заинтересованы в наращивании несырьевого экспорта.

Кстати, аргумент «от экспорта» в данном случае довольно условный: если мы будем, например, вводить заградительные барьеры для продукции Boeing иAirbus, это вряд ли сильно обеспокоит потенциальных покупателей Сухой-Superjet или МС-21, поскольку ни США, ни страны ЕС к их числу явно не относятся. Иными словами, обеспечение доступа на внешние рынки возможно на основе двусторонних соглашений и привилегированных партнерств, а не универсальных обязательств по открытию собственных рынков.

Авторы «Стратегии роста» говорят о необходимости «налоговой мотивации перехода в российскую юрисдикцию», каковой может стать «оффшорный коэффициент по налогу на прибыль и налогу на имущество». Алексей Кудрин не раз высказывался против даже ограниченных мер по деофшоризации , равно как и против мер «мягкого» валютного регулирования в кризисных условиях.

Примечательно и другое отличие. Один из принципиальных тезисов «Стратегии роста» – восстановление экономики «простых вещей» (т.е. производства широкого спектра потребительских товаров, которые сегодня импортируются) и повышенное внимание к базовым «среднетехнологичным» отраслям промышленности (АПК, переработка полезных ископаемых, транспорт, строительство). Риторика Алексея Кудрина сочится «инновациями» и хайтеком.

Конечно, устремленность ЦСР в технологическое будущее можно только приветствовать. Но вот имеет ли смысл «инноватизация» в отрыве от комплексной промышленной политики? В европейских дискуссиях о технологической политике в этой связи возник хороший термин – «высокотехнологическая близорукость». Это склонность к недооценке базовых отраслей в угоду той или иной «инновационной моде».

Сегодня инновационная мода задается в дискуссиях о «новой промышленной революции», под которой понимается, главным образом, нарастающий процесс «цифровизации» материального производства и сферы услуг. Главный политический акцент программы ЦСР, насколько мы можем судить по сделанным заявлениям, – своего рода призыв к государству со стороны прогрессивной общественности: меняться, чтобы «не проспать» технологический рывок. Главное практическое следствие – опережающие вложения в «человеческий капитал».

Тезис о приоритетности образования и здравоохранения трудно не поддержать, но он имеет мало смысла вне контекста создания критической массы высокопроизводительных рабочих мест. Даже нынешний мало кого вдохновляющий образовательный контур страны в целом избыточен по отношению к существующему рынку труда. Кстати, это одна из причин абсурдности безупречно гуманистического лозунга: «давайте отнимем заказ у военной промышленности и вложим деньги в образование». На практике это означает: сократить один из немногих наукоемких секторов обрабатывающей промышленности, чтобы произвести еще больше дипломированных офис-менеджеров и сторожей, профессиональных безработных и эмигрантов.

Не будут ли опережающие вложения в человеческий капитал вне контекста масштабной программы создания рабочих мест (о каковой в исполнении ЦСР пока ничего не известно) – способом еще активнее «истекать в мир мозгами» (по выражению Александра Аузана)? Аналогичный вопрос уместен и в отношении самой концепции «новой промышленной революции». Не станет ли она в прочтении ЦСР очередным флагом старой доброй деиндустриализации, каким стала в свое время концепция «постиндустриального общества» в исполнении отечественных либералов? Например, может обнаружиться, что мы в очередной раз «навсегда отстали»: раз у нас слабо внедряются промышленные роботы (а сейчас это, к сожалению, так), то давайте, наконец, покончим с «ржавым поясом» отечественной тяжелой индустрии и сосредоточимся на «индустрии впечатлений» и в целом сфере услуг (как предлагалось в свое время в либеральной «Стратегии-2020»).

Сказанное ни в коей мере не отменяет значения тех тектонических сдвигов, которые происходят в сфере производственных технологий и которые повлекут серьезные геоэкономические сдвиги. И то, и другое для нас – серьезный вызов. Только на него нельзя ответить под лозунгом «еще больше вашингтонского консенсуса». Тем более что трансформации, о которых идет речь, имеют прямо противоположный вектор.

Как отмечает один из авторов концепции «Индустрия 4.0.» Питер Марш, «экономическая модель, в которой американцы и европейцы покупают китайские товары на деньги, занятые у всего мира, теперь догорает на глазах у всей планеты». Ему вторят аналитики Boston Consulting Group: «глобальное производство будет все чаще становиться региональным... все большее число товаров, потребляемых в Азии, Европе и Америках, будет сделано вблизи дома». Это происходит под влиянием целого ряда геоэкономических и технологических факторов. Главный из геоэкономических факторов – растущее беспокойство Запада по поводу конкуренции со стороны Китая как многопрофильной промышленной державы. В числе технологических факторов:

Все это программирует ключевой стратегический эффект промышленной революции: производство становится ближе к потреблению. Ближе – буквально: географически, геоэкономически.

Но это значит, что Индустрия 4.0. будет развиваться прежде всего там, где есть тот самый емкий и разнообразный внутренний рынок, на развитии которого сфокусирована «Стратегия роста» и которым нарочито пренебрегают системные либералы. С этой точки зрения восстановление экономики «простых вещей» и развитие базовых отраслей (как фактора занятости и общей производственной культуры) стали бы гораздо большим вкладом в наше технологическое будущее, чем бег по кругу «глобальных технологических цепочек».

В России действительно есть истории экономического и технологического успеха, связанные с той стратегией, к которой отсылает известная фраза Кудина – участие в глобальных технологических цепочках на вторых ролях. Хорошо, если эти истории будут тиражироваться и масштабироваться. Но они не смогут стать основной формулой общенационального экономического успеха. С одной стороны, Россия слишком большая, чтобы целиком уместиться в прокрустово ложе нишевых индустрий категории B2B (поставки комплектующих и услуг для производителей в других странах). С другой стороны, она достаточно большая, чтобы позволить себе что-то большее.

И главное, в рамках нового экономико-технологического уклада глобализация (по крайней мере, в ее прежней модели) становится все более провинциальной идеей. А общемировые тенденции, к которым любят апеллировать идеологи экономики зависимости, сегодня благоприятны как раз для построения в России многопрофильной и самообеспечивающей экономики. Это новый протекционизм в исполнении крупных держав, новая промышленная революция как фактор решоринга. Это возрастающий акцент на производстве уникальной продукции (в которой мы традиционно сильнее, чем в «конвеерных технологиях»).

Все это создает историческое окно возможностей для того, чтобы сделать выбор в пользу стратегии комплексного суверенитета. Пространством, где совершается сегодня этот выбор, является не внешняя политика, а экономическая идеология следующего президентского срока.

Вашингтонский Консенсус

Вашингтонский консенсус - тип макроэкономической политики, которую ряд экономистов рекомендуют к применению в странах, испытывающих финансовый и экономический кризис.

«Вашингтонский консенсус» включает набор из 10 рекомендаций :

• Поддержание фискальной дисциплины (минимальный дефицит бюджета).
• Приоритетность здравоохранения, образования и инфрастуктуры среди государственных расходов.
• Снижение предельных ставок налогов.
• Либерализация финансовых рынков для поддержания реальной ставки по кредитам на невысоком, но всё же положительном уровне.
• Свободный обменный курс национальной валюты.
• Либерализация внешней торговли (в основном за счет снижения ставок импортных пошлин).
• Снижение ограничений для прямых иностранных инвестиций.
• Приватизация.
• Дерегулирование экономики.
• Защита прав собственности.

Термин «Вашингтонский консенсус» был введён в оборот американским экономистом Джоном Уильямсоном в 1989 году .

Существует альтернативное изложение параметров Вашингтонского консенсуса, исходящее из кругов его противников:

В ряде публикаций утверждается, что Россия в 1990-е годы следовала рекомендациям «Вашингтонского консенсуса», однако в действительности это не так, поскольку указанные рекомендации не выполнялись в части фискальной дисциплины, снижения налогов, дерегулирования и защиты прав собственности. Экономическая политика стран Восточной Европы и Балтии была гораздо ближе к «Вашингтонскому консенсусу», чем действия российских властей.

В более широкой коннотации термин «Вашингтонский консенсус» используется для характеристики ряда мер (необязательно из выше указанного списка), направленных на усиление роли рыночных сил и снижение роли государственного сектора.

Примечания

Литература

• Агитон К. Альтернативный глобализм. Новые мировые движения протеста. - М.: Гилея, 2004. - (Час «Ч». Современная мировая антибуржуазная мысль). ISBN 5-87987-031-6. («Вашингтонский консенсус», с. 45-49).

Wikimedia Foundation . 2010 .

Смотреть что такое "Вашингтонский Консенсус" в других словарях:

Вашингтонский консенсус - (Washington consensus) – принятый в 1989 году документ МВФ, содержащий 10 рекомендаций (в основном для стран Южной Америки) о путях развития рыночной экономики. Эти рекомендации следующие: 1. Поддержание фискальной дисциплины (минимальный дефицит … Экономико-математический словарь

Вашингтонский консенсус - Принятый в 1989 году документ МВФ, содержащий 10 рекомендаций (в основном для стран Южной Америки) о путях развития рыночной экономики. Эти рекомендации следующие: 1. Поддержание фискальной дисциплины (минимальный дефицит бюджета). 2.… … Справочник технического переводчика

- (англ. Washington Consensus) тип макроэкономической политики, который в конце XX века был рекомендован руководством МВФ и Всемирного банка к применению в странах, испытывающих финансовый и экономический кризис. Содержание 1 История 2… … Википедия

Вашингтонский консенсус - Проект мирового экономического порядка, реализуемого с конца 20 в. через МВФ и другие международные финансовые институты в отношении незападных государств. В основе проекта замена неолиберальной монетаристской моделью «устаревшей» кейнсианской… … Геоэкономический словарь-справочник

Эту страницу предлагается объединить с Принятие решения методом консенсуса … Википедия

Саммит G 20 в Сеуле в 2010 году пятая встреча глав государств и правительств стран Группы двадцати, посвящённая мировому финансовому кризису, в Сеуле, Южная Корея. Проходил 11 12 ноября 2010 года. Одной из главных тем саммита стала валютная … Википедия

Международная финансовая помощь - (International financial assistance) Международная финансовая помощь это помощь, которая предоставляется государствам при соблюдении определенных экономических условий Международная финансовая помощь государству предоставляется для развития… … Энциклопедия инвестора

И Всемирным банком к применению в странах, испытывающих финансовый и экономический кризис.

Энциклопедичный YouTube

• 1 / 3

  Вашингтонский консенсус был сформулирован английским экономистом Джоном Уильямсоном в 1989 году как свод правил экономической политики для стран Латинской Америки . Документ имел целью обозначить отход этих стран от командной модели экономического развития 1960-1970-х годов и принятие ими принципов экономической политики, общих для большинства развитых государств. Речь шла о принципах, которые, по мнению Уильямсона, отражали общую позицию администрации США, главных международных финансовых организаций - МВФ и Всемирного банка , а также ведущих американских аналитических центров. Их штаб-квартиры находились в Вашингтоне - отсюда и термин «Вашингтонский консенсус».

  Особую роль в его судьбе сыграли бурные события в Восточной Европе и на постсоветском пространстве, совпавшие по времени с публикацией доклада Уильямсона. Задачи, возникавшие в процессе трансформации плановых экономик в рыночные, реформаторам и их вашингтонским консультантам показались созвучными с теми, которые был призван решать Вашингтонский консенсус. [ ]

  «Вашингтонский консенсус» включает набор из 10 рекомендаций :

  1. Поддержание фискальной дисциплины (минимальный дефицит бюджета);
  2. Приоритетность здравоохранения, образования и инфраструктуры среди государственных расходов;
  3. Снижение предельных ставок налогов;
  4. Либерализация финансовых рынков для поддержания реальной ставки по кредитам на невысоком, но всё же положительном уровне;
  5. Свободный обменный курс национальной валюты;
  6. Либерализация внешней торговли (в основном за счет снижения ставок импортных пошлин);
  7. Снижение ограничений для прямых иностранных инвестиций;
  8. Дерегулирование экономики;
  9. Защита прав собственности.

  В более широком смысле термин «Вашингтонский консенсус» используется для характеристики ряда мер (необязательно из вышеуказанного списка), направленных на усиление роли рыночных сил и снижение роли государственного сектора.

  Критика

  Меры «Вашингтонского консенсуса» направлены на усиление роли рынка в экономике и снижение роли государства .

  Критики считают, что «Вашингтонский консенсус» оказался не просто неэффективным, а даже губительным для многих стран, где эти принципы пытались применять. Так, например, в Латинской Америке кризис только усугубился в 90-е годы прошлого века.

  Аналогичная программа применялась и в России после распада СССР, но результаты также оказались весьма спорными.

  Согласно исследованию Брайна Джонсона и Бретта Шефера с 1965 по 1995 годы МВФ спасал с помощью «Вашингтонского консенсуса» 89 стран. К 2010 году 48 из них оставались примерно в такой же экономической и социальной ситуации, как и до помощи МВФ, а в 32-х - ситуация ухудшилась. Более того, Джозеф Стиглиц называл консенсус причиной финансового кризиса в Азии. «В каждой стране должна быть своя экономическая политика, основанная с учётом особенностей страны; не может быть единой, универсальной политики для всех реформирующихся стран. Ранее, в начале 1990-х, я заблуждался, когда говорил, по собственному признанию, следующее: „Приватизация, приватизация и ещё раз приватизация“», - отмечал Стиглиц.

  Многие воспринимают «Вашингтонский консенсус» как навязываемую США политику «минималистского государства», а сами методы реформ и требования МВФ и ВБ - важным инструментом в попытке изменить мировую экономику, сделать её более открытой.

  В апреле 2011 года Доминик Стросс-Кан , глава МВФ, выступил с заявлением, что «Вашингтонский консенсус» «с его упрощёнными экономическими представлениями и рецептами рухнул во время кризиса мировой экономики и остался позади» , а причиной кризиса 2008-2009 гг. стало именно выполнение правил «Вашингтонского консенсуса».